Письменная языковая форма, как средство передачи и хранения информации, появилась около 5000 лет назад. Люди очень быстро осознали потенциал письменного знака для написания контрактов, завещаний, законов. Позже греки, адаптировав финикийский алфавит, упростили обучение грамоте, и только потом в Греции появился постулат о верховенстве закона. Законы начали высекать в камне и помещать в людных местах, на рынках и площадях, где каждый мог бы их видеть. Таким образом, право было связано с письменным знаком. В Римской Империи договоры, контракты также часто заключались в письменной форме.

Традиция письменного закрепления законов была подхвачена англо-саксонской культурой. Первые письменные законы в Великобритании появились в начале 600-х годов, на пергаменте записывались завещания, вассальные договоры. Длительная традиция привела к тому, что в наши дни само собой разумеется: только письменный документ имеет законную силу, слово человека или его устная воля не имеет юридического значения.

Но несмотря на тесные исторические связи между письмом и правом, письменная форма не является необходимым условием для существования законов. Прекрасным примером является средневековая Исландия. Раз в год, начиная с 930 г. н. э., исландцы собирались со всего острова, чтобы посетить альтинг, старейший в мире прообраз парламента. Альтинг проходил на юго-западе острова, около северного берега озера Тингвадлаватн, где расходятся две материковые плиты, Северо-Американская и Евразийская. На альтинге регулировались общественные отношения, разрешались споры, и, конечно, с этой целью создавались законы. Исландия в те времена не имела письменности, но при этом все же обладала вполне оформленным законодательством.

Председательствовавшего на альтинге называли «законоговорителем», каждый год он читал по памяти одну треть закона Исландии для собравшихся на озере Тингвадлаватн и, таким образом, за три года прочитывал весь корпус закона. Так продолжалось до тех пор, пока наконец книжники не придали закону письменный вид. Однако нельзя сказать, что пока этого не произошло, закона Исландии не существовало. В устной форме закон обладал более обобщенным значением и передавал лишь самое основное содержание. Значит, все-таки необходимое условие существования закона — это его провозглашение, а не письменная запись?

Любая правовая деятельность, например, разрешение споров, заключение договоров или составление завещаний, предполагает существование сложной системы коммуникации, которая невозможна без языка. Он необходим, во-первых, для описания закона, а во-вторых, для ведения бизнеса. Между языком и правом существует древняя и тесная взаимосвязь, над которой человечество начало размышлять уже давно.

Около 500 г. до н. э. китайский император распорядился, чтобы наиболее важные законы записывались на специальных бронзовых треножниках и хранились в судах. Сами треножники со временем были утрачены, но ученые знают об их существовании из дошедшего до нас письма одного императорского чиновника, который возражал против того, чтобы законы имели письменную форму. Он аргументировал свое мнение тем, что люди тогда перестанут исполнять законы, а вместо этого начнут выискивать в словах лазейки для того, чтобы этого избежать.

У древних афинян был более оптимистический взгляд на письменное право. В диалоге «Законы» Платон утверждал, что законодатель должен «с достаточной по мере сил тщательностью записать законы. С течением времени его набросок проверяется на опыте».

Несмотря на то что язык и закон тесно связаны между собой и что люди размышляли об их взаимосвязи в течение тысячелетий, изучение этой междисциплинарной области сегодня проводят мало. В начале 2006 года в Интернете мной был проведен статистический анализ, задачей которого было выяснить, насколько частотна фраза «лингвистика и право» и ее эквиваленты. Поисковая система Google определила, что словосочетание «лингвистика и право» появляется 61 500 раз; словосочетание «язык и право» — 58 200 раз, словосочетание «лингвистика и юриспруденция» — 126 000 раз. Казалось бы, 250 000 упоминаний — впечатляющая цифра, однако словосочетание «экономика и право» появляется более 5 миллионов раз. Конечно, словосочетания «лингвистика и право» дает лишь приблизительное представление о том, каково число публикаций на эту тему, однако это подтверждает мое собственное мнение о том, что американская судебная система гораздо больше уделяет внимания внимания областям права и экономики, чем лингвистике и праву. Это при том, что функции языка в человеческом обществе гораздо шире, чем функции права или экономики. Почему это так?

Одной из главных причин того, что исследования на стыке лингвистики и права недооценены, является то, что юристы и адвокаты, по крайней мере в Соединенных Штатах, склонны рассматривать язык как инструмент, а не как объект исследования. Как правило, большинство юристов прекрасно владеют языком, но сознательно не задумываются об этом. Причиной этого является то, что юридические факультеты посвящают немного времени этой междисциплинарной области. В то же время существует множество юридических отделений, в которых скрупулезно изучают экономику и права, феминизм и право, расизм и право.

Если искать в Google курсы, семинары по праву и экономике, то можно найти десятки учебных заведений, предлагающих свои услуги в этом направлении. Существуют даже семинары по «праву и литературе», но обнаружить среди них курсы по лингвистике и праву весьма затруднительно. В настоящее время курсы по лингвистической судебной экспертизе предлагают только Бруклинская школа права и Правовая школа Лойола в Лос-Анджелесе. Эту дисциплину преподавал Дэвид Мелинкофф в юридической школе Лос-Анджелеса, но с тех пор как он вышел в отставку и умер, учебное заведение не предпринимало усилий, чтобы заменить его. Такое впечатление, что юридические факультеты и колледжи просто не нуждаются в экспертах-лингвистах.

Во время бесед с коллегами я выяснил, что на самом деле по крайней мере в 20 известных мне курсах так или иначе освещается область лингвистики и права, но в основном внимание в них акцентируется на написании юридических контрактов и договоров, а не на лингвистической экспертизе текстов или на взаимоотношениях языка и права.

Лингвистические знания могут быть полезны в понимании сути и содержания законов и контрактов, однако адвокатура, кажется, не торопится признавать этот факт. Американские лингвисты, в свою очередь, провели немало исследований речи юристов и адвокатов, выясняя, чем она отличается от обычной устной и письменной речи.

Конституционное право является еще одной областью, в которой лингвистика играет скромную роль. Конституция США декларирует «свободу слова», однако что она имеет в виду под «словом»: только ли словесные, вербальные высказывания или также и невербальные акты, не менее важные в процессе общения? Ведь угрозы экстремизма, оскорбление чести и достоинства могут быть заключены не только в слове, но и в поведении человека.

Главный судья Суда английского казначейства Поллок однажды заметил, что «судьи — филологи высочайшей категории». Являются ли судьями филологи — вопрос спорный, но английские судьи действительно уделяют большое внимание значениям слов, особенно с учетом интерпретационного принципа, принятого в юриспруденции. Согласно ему судья обязан определить значение правового текста безотносительно его контекста и без учета каких бы то ни было доказательств за пределами текста. Здесь работает принцип римского права: expressio unius and ejusdem generis, который означает, что общие слова истолковывают только в применении к лицам или вещам того же общего характера или вида.

Принципы интерпретации правовых текстов, толкования юридических договоров отражают нормы обиходного языка, а не языка юриспруденции. Двое ученых, Синклер (1985) и Миллер (1990), используя инструменты лингвистической прагматики, и более конкретно — понятие коммуникативной импликатуры (то, что подразумевается «по умолчанию», небуквальные аспекты значения), показали, что юридические тексты действительно опираются на обиходные языковые понятия.

Около двух десятилетий назад судья Энтони Скали (Верховный суд США) начал дискуссию по этому поводу, в которую были вовлечены ученые юристы. Одним из наиболее интересных аспектов этой дискуссии был спор о понятии «простого» смысла (внеконтекстного, буквального) в лингвистике и юриспруденции.

Еще один перспективный подход в области правовой интерпретации предложила когнитивная лингвистика, или когнитивная наука в целом, см. книги «Solan, Lawrence. language, and lenity. William & Mary Law Review 40:57; Peter Tiersma. 2005. Speaking of crime: The language of criminal justice. Chicago: University Press». Лингвистика способна дать наилучший способ толкования юридического договора или трактовки закона. Существует также множество внеязыковых соображений, которые должны быть приняты во внимание при принятии решения о изменении юридического документа, и судья или законодатель в этих вопросах руководствуется не только лингвистическими подходами, но и своим человеческим, житейским, профессиональным опытом.

Ученые-правоведы начинают понимать, что лингвистика может быть полезна при толковании юридических договоров, лингвистической экспертизе, но мало кто из них может воплотить теорию в практику. Возможно, пришло время юристам заняться изучением основных языковых принципов, особенно если они считают себя экспертами в области правовой интерпретации, в которой глубокие знания языка и лингвистика могут быть особенно полезными.

Особое поле, на котором пересекаются лингвистика и юриспруденция, это судебная лингвистическая экспертиза, в которой используются лингвистические знания и методологии для решения фактических вопросов, разрешения правовых споров. Так, лингвистическая экспертиза может помочь в решении вопроса об идентификации личности писавшего, назвать автора того или иного текста. Фоноскопическая экспертиза в сочетании с лингвистической может установить, кому принадлежат слова на аудиозаписи или в прослушанном телефонном разговоре, по акценту в речи определить национальную принадлежность и происхождение человека, что особенно актуально в экспертизе экстремизма и терроризма. Но в основном филологическая экспертиза решает фактические вопросы, вырастающие в правовых спорах, заключающих в себе лингвистические проблемы.

Важнейшей задачей, стоящей перед лингвистической экспертизой является надежность ее результатов. Особенно это касается автороведческой экспертизы, потому что в настоящее время у нас слишком мало знаний в этой области и методы не надежны, кроме того, при идентификации автора приходится довольствоваться, как правило, короткими текстами, из которых мало что можно извлечь.

Некоторые ученые (Gibbons, John. 2003. Forensic linguistics: An introduction to language in the justice system. Oxford: Blackwell Publishing) предполагают, что термин «Лингвистическая экспертиза» должен использоваться в более широком смысле, как синоним фразы «лингвистика и право». Действительно, лингвистическая экспертиза — это удобный термин, получивший широкое распространение, но, на мой взгляд, судебная лингвистика неизбежно будет рассматриваться лишь в качестве подраздела более широкой области лингвистики и права.

Мне кажется, что некоторые из самых интересных и актуальных работ о лингвистике и праве создают люди, имеющие ученые степени или, по крайней мере, обширные знания как в лингвистике, так и в праве, но таких людей крайне мало. Более реалистичным вариантом является сотрудничество между правоведами и лингвистами. Другой способ укрепления междисциплинарного диалога — сотрудничество на уровне организаций и конференций, которые обогащают одновременно и правоведов, и лингвистов.

Питер Тиерсма, Университет Лойола, Лос-Анджелес